"Святые Тайны для меня все" архим. Рафаил Карелин

"Святые Тайны для меня все"

Святой Иоанн Кронштадтский

На мою статью "О ложных взглядах профессора Осипова на Таинства Крещения и Евхаристии" ученик г-на Осипова А.Зайцев, пытаясь оправдать взгляды своего учителя, ответил статьей "Евхаристическое преложение", которая была напечатана в журнале "Православная беседа" 2004г. №6.

В этой статье были повторены тезисы профессора Осипова о том, что в Святых Дарах не находится Богочеловеческая сущность Христа Спасителя, и традиционное учение Православной Церкви объявлялось католическим заимствованием, которое по мнению автора произошло 5 столетий назад, и было пропущено по какому-то духовному затмению Святыми Отцами Восточной Церкви.

Иерей Вадим Леонов, на основании святоотеческого учения, подверг концепцию Осипова-Зайцева критическому разбору в статье "Евхаристический докетизм", опубликованной в журнале "Церковь и время", 2005г. №3. В ней он показал протестантскую сущность нового учения о Евхаристии, которая сводит Таинство Причащения до уровня символического обряда.

В ответ уже иерею В.Леонову А.Зайцев написал статью, под названием  "Комментарий к статье иерея Вадима Леонова "Евхаристический докетизм", которая по содержанию является  косвенным ответом мне на предыдущие статьи по этой искусственно созданной проблеме. Поэтому я посчитал себя в праве, со своей стороны, ответить на ряд доводов, представленных А.Зайцевым, и показать их несостоятельность.

Г-н Зайцев обвиняет иерея В. Леонова в том, что тот не указал на разницу в истолковании термина "пресуществление" в католическом и православном сознании. Сам термин "сущность" у католических схоластов (substantia) и православных богословов (oUs...a) неадекватен. У Фомы Аквинского слова "сущность" (substantia) и "природа" (natura) и являются синонимами, замещающими друг друга. Аквинат,  в труде "Сумма богословия", придерживается аристотелевских категорий, что отразилось на католической сакраментологии (учении о таинствах).

Слово "сущность" (oUs...a) в православном восприятии более объемно. Восточные отцы Церкви, в определенной степени, использовали не только категории Аристотеля, но также терминологию и понятия платоников и неоплатоников, разумеется, переосмыслив и воцерковив их. Так, например, преподобный Иоанн Дамаскин в своих "Философских главах" основывается не только на Аристотеле, но также и на Порфирии, утверждая, что "отнял оружие у врага, чтобы этим оружием бороться с ним". На Востоке термин "сущность" имеет большую объемность и глубину. В нем заключается не только природа, определяемая через свойства, но также ноумен предмета, его целевая идея, эйдосы и энергетический потенциал. В православном сознании не только духовный, но и материальный мир мыслится как тайна. Святой Василий Великий пишет, что человек не может полностью познать даже природу муравья. Именно чувство "сущности" как тайны приоткрытой, но неисчерпаемой в своей глубине, предохранило православное богословие от рационализма западной схоластики.

Термин "сущность" в Православной Церкви имеет более духовное семантическое содержание, чем в католической схоластике, тяготеющей к материализации понятий. Эта материализация привела некоторых католических апологетов к биологическим параллелям. Например, сравнение химического состава крови и виноградного сока. Еще в больший биологизм впали господа Осипов и Зайцев, отожествившие продукты пищи с человеческим телом. Для православных "тело", - это, прежде всего, структурное понятие. А конкретное человеческое тело, в материальном аспекте, представляет из себя поток клеток, которые беспрерывно возникают и гибнут. Напомним православное учение о том, что в день воскресения из мертвых мы восстанем со своими телами, но обогащенными другими свойствами, с телами одухотворенными, что отвечает православному учению о сущности тела, но плохо вяжется с католическими определениями тел, как субстанций.

Зайцев пишет: "Чтобы назвать то или иное положение святоотеческим недостаточно нескольких высказываний отдельных отцов, требуется консенсус". Термин "пресуществление" вошел в Символические книги Православной Церкви, которые были приняты всеми Поместными Церквями, то есть полнотой Церкви и утверждены на Соборах, где присутствовали Восточные Патриархи со своими Синодами. Он вошел в повсеместное употребление с ХУ столетия. Им пользовались святые отцы Православной Церкви как синонимом термина "преложение". Во всяком случае, этот термин до последнего времени не вызывал принципиальных возражений и протестов в православном богословии, и его никак нельзя отнести к разряду богословских теологуменов. Именно этот термин был принят консенсусом святых Отцов и соборным сознанием, а также получил рецепцию Поместных Церквей, войдя в ткань православного богословия.

Г-н Зайцев недоумевает, почему термин "пресуществление" возник не в апостольские времена, а спустя столетия и считает, что он впервые появился на Востоке в ХУ столетии. Однако существуют и другие мнения у церковных историков. Как бы то ни было, но вся история богословия говорит о том, что терминология развивалась в связи с потребностями своего времени и каждый термин имеет свою историю.

В ХV столетии появляется грозная опасность не только для католической, но и для Православной Церкви в лице протестантизма. Представители этого религиозного движения (при всем их разнообразии) единодушно отрицали реальное "преложение" Святых Даров в истинные Тело и Кровь Христа. Поэтому как для католиков, так и для православных появилась необходимость уточнить значение и глубже раскрыть содержание термина "преложение", чтобы указать на главный смысл Таинства -существенное превращение Святых Даров. Таким термином стало слово "пресуществление".

А. Зайцев старается подчеркнуть латинское происхождение термина "пресуществление",  разумеется,  из популистских целей, чтобы у читателей возникло представление о католическом влиянии, проникшем в Православную Церковь.

Модернисты рассказывают сказку о католическом пленении, от которого надо освободиться, для того, чтобы осуществить вполне реальный захват православного богословия в протестантско-либеральный плен. Почему до ХХ столетия не было протеста ни в славянских, ни в греческих церквях против термина "пресуществление" и не пользовались популярностью сказки об искажении Православия, и только в ХХ веке модернисты начали свой поход против традиционалистов? Нам кажется, потому что ХХ век был веком революций, падения духовности и нравственности, которое отразилось в искусстве как декаданс. Модернизм в Православии это эхо революции, прозвучавшее в Церкви, и теперь снова колеблющее ее.

Модернизм  это гимн интернационала, в котором переделаны и заменены некоторые слова, но дух остался тот же. Теории о самоспасении человека через свою победу над грехом, без Искупления и Голгофской Жертвы Сына Божия,  ассоциируются со словами интернационала: "Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой". А для этого необходимо разрушение церковного Предания и традиций, дискредитация Символических книг Церкви, игнорирование или высокомерно скептическое отношение к богословскому наследию прошлых веков. И эту работу модернисты совершают с энтузиазмом, засучив рукава.

Вспоминаются невольно слова интернационала: "Весь мир насилья мы разроем, до основанья, а затем мы наш мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем!". Модернисты разрушают вековое здание православного богословия, чтобы на этом месте построить свой пантеон. В интернационале поется: "Это есть наш последний и решительный бой", но то, что делают модернисты, это не бой, а только подготовка к бою, вроде артобстрела позиций православия. Последний бой произойдет перед Вторым пришествием Христа во время царства "великого экумениста". 

А теперь вернемся к терминологии. Значительная часть богословских терминов была заимствована святыми Отцами из античной эллинистической философии, но это вовсе не говорит о зависимости  православного менталитета от язычества. Здесь имело место не простое заимствование, похожее на кальку слова, но переосмысление, обогащение новым смыслом, а также дифференциация и уточнение этих терминов. Это был творческий подход к философскому языку, если только можно назвать творчеством действие благодати, помогающей святым Отцам привить веточки от дикой маслины язычества к стволу древа Церкви, которое наполнило их своим соком. Господин Зайцев считает термины "субстанция" и "акциденция" также католическими, хотя они подробно разобраны в "Философских главах" святого Иоанна Дамаскина.

Зайцеву понадобилось выдумать версию о том, что святой митрополит Филарет выражал недовольство термином "пресуществление" в своем собственном Катехизисе, и приписывал это давлению обер-прокурора синода Протасова, то есть безосновательно упрекает великого святителя в малодушии. Зайцев пишет, что термин "пресуществление" появился только в третьем издании Катехизиса в 1839 году. А кому, если не святителю Филарету, принадлежал Катехизис третьего издания? Господину Протасову? 

Святитель Филарет имел мужество не подчиниться повелению Царя Николая I, отказавшись освятить арку, где была изображена мифологическая символика, и, вообще, в принципиальных вопросах московский святитель не уступал никому. Поэтому заявление господина Зайцева о богословской капитуляции митрополита Филарета отдает клеветой. Безосновательны также намеки Зайцева, будто третье издание Катехизиса является приближением его к католической схоластике. Среди критиков первого варианта Катехизиса был известный борец с западным влиянием на аристократическое общество России архимандрит Фотий (Спасский), который считал, что данный Катехизис надо приблизить к "Православному Исповеданию" Петра Могилы.

Надо добавить, что Катехизис в третьем издании представлял собой более зрелую мысль великого московского богослова, и его текст повторяли все последующие издания, вплоть до нашего времени и отнюдь не только в России.

Господин Зайцев упоминает о том, что термин "пресуществление" был включен в "Православное Исповедание", составленного коллегией ученых богословов под руководством митрополита Петра Могилы и в исповедание патриарха иерусалимского Досифея ("Послание Восточных Патриархов..."). Эти два выдающихся деятеля ХVII столетия известны, как мужественные борцы за Православие, поэтому их согласие с термином "пресуществление" является еще одним свидетельством его церковности. Надо сказать, что Петр Могила причислен к лику местночтимых святых главным образом за его антикатолическую деятельность, как экзарха Украины. Недовольными термином "пресуществление" оказались не митрополит Филарет, а сам Зайцев, а также некоторые иные личности, например, архиепископ Василий (Кривошеин) известный своими экуменическими воззрениями.

Зайцев считает, что десятки выдающихся богословов и церковных деятелей, среди которых было много святых, не исследовали термина "пресуществление", а пользовались им механически. Соборы, принявшие исповедание веры с этим термином, если следовать рассуждениям господина Зайцева, сделали это в каком-то умственном оцепенении, не понимая, что принимают и под чем подписываются. Восточные Патриархи не исследовали, митрополит Филарет не исследовал, или же исследовал, но забыв свою архиерейскую клятву, заробел перед Протасовым и покривил душой. Святитель Феофан Затворник, выдающийся ученый и аскет, один из лучших знатаков патристики также не исследовал.

Выдающиеся в своей эрудиции богословы ХIХ столетия также не исследовали, а переписывали машинально, как школьник шпаргалку. Святой Игнатий Брянчининов, которого нельзя заподозрить в симпатиях к католицизму, без смущения и каких-либо оговорок использовал этот термин, а господин Зайцев, в отличие от всех их, исследовал и даже опубликовал свое "открытие" не в научном сборнике, а в журнале для семейного чтения. Впрочем, он из скромности не желает быть первооткрывателем, и привел целый список лиц, которые, по его мнению, отвергали термин "пресуществление", а чтобы уйти от точного цитирования, добавляет: "и связанные с ним ("пресуществлением") схоластические ассоциации". Но круг ассоциаций не определим и не ограничен. Ссылаться на ассоциации, все равно, что гоняться за птицами. Один из поэтов говорил, что он побоялся употребить выражение "уборка овса и сена", чтобы в этих словах по ассоциации не послышалось бы "убийство отца и сына". 

Но предположим, что эти богословы действительно не соглашались с термином "пресуществление", что из этого следует? Лишь то, что они находились под влиянием духа своего времени, либерально экуменических идей и протестантского субъективизма. Почти все они не только жили в гуще инославного мира, но зависели от него, в какой-то мере восприняли его менталитет и являлись сами активными участниками религиозно объединительных движений.

Господин Зайцев требует консенсуса Святых Отцов. Значит, если к упомянутому списку добавить еще Тареева, Лурье, и, разумеется, самого Зайцева, то получится такой консенсус. Господин Зайцев ссылается на слова преподобного Варсонофия Великого о том, что святой Григорий Нисский вынес свои ошибки из языческого училища и принял их, не вопросив Бога, то есть, не помолившись о том, чтобы Бог открыл ему истину. Зайцев, однако, не упоминает, что преподобный Григорий Нисский говорил о своих ошибках не в утвердительной форме, а как о догадках и предположениях.

Господин Зайцев считает, что Отцы Церкви не помолились перед тем, как произнести слово "пресуществление" и поэтому поддались католическому соблазну. Неужели святой Иоанн Кронштадтский, который жил и дышал Литургией, написал толкование на Божественную службу, не почувствовав в своих глубочайших духовных интуициях ложность и даже еретичность слова "пресуществление" и часто употреблял его. Один Иоанн Кронштадтский, засвидетельствовавший свою святость очевидными чудесами, и повторивший в своей жизни подвижничество и любовь древних Отцов, представляет больший авторитет для Церкви и народов, чем все богословы, собранные вместе, которые отрицают термин "пресуществление".

Зайцев пишет: "Евхаристические размышления святого Иоанна Кронштадтского достаточно принципиально отличаются от выражаемого термином "пресуществление" представления о превращении сущностей". Обратимся к самому Иоанну Кронштадтскому. "В таинстве Причащения Господь существенно находится Весь Божеством и Человечеством" (Иоанн Кронштадтский, Предсмертный дневник, стр. 175). Там же он пишет: "Может ли тварь претворять существо вещей в совершенно другую природу? Например, пшеничный хлеб в Самое Пречистое Тело Божие и красное виноградное вино в Самую Пречистую Животворящую Кровь Божию? Не Творец ли только Всемогущий может это творить и претворять?" (Там же, стр. 17).

Господин Зайцев утверждает, что в литургическом предании не встречается термин "пресуществление". А интересно, что он подразумевает под литургическим преданием? Только литургические тексты,  или также разъяснения Святыми Отцами этих текстов, то есть литургическую экзегетику и мистагогию? Он пишет: "Литургическое предание должно служить одним из важнейших критериев подлинной церковности того или иного термина или богословского понятия". Но в литургическом предании, как понимает его Зайцев, нет многих богословских терминов, которыми пользовались святые Отцы, в том числе и преподобный Иоанн Дамаскин. Неужели на основании этого их следует считать недостоверными или неправославными? А разве размышления праведного Иоанна Кронштадтского о Церкви и богослужении не вошло в литургическое предание?

Сама Церковь богодухновенна, поэтому в ней не может ужиться ложь и ересь, тем более в течение более пяти веков. Совершенно неправдоподобно, чтобы ее не увидели и не обнаружили святые Отцы XV-XVII веков, боровшиеся с католицизмом, или ученые монахи и архиереи XIX века, который стал золотым веком богословия в России. Ложь может появиться в Церкви лишь на короткое время, и то в виде частного мнения, но затем соборное сознание осудит и уничтожит ее, как живой организм выбрасывает вон попавшее в него инородное тело.

Зайцев пробует ссылаться на святого Григория Нисского, не поясняя, что слово "претворение" имеет различное семантическое значение. Чтобы сопоставлять два текста, содержащие одно понятие, надо сначала определить, в каком значении употребляется оно, в прямом или относительном. В противном случае само сопоставление теряет всякий смысл. В цитате отца Вадима слово "непреложно" взято в прямом значении, в цитате Зайцева "преложение" является метонимией.

Зайцев ссылается на слова святого Кирилла Иерусалимского: "Но смотри, не почитай онаго Мира простым. Ибо как хлеб в Евхаристии, по призывании Святаго Духа, не есть более простой хлеб, но Тело Христово, так и Святое сие Миро не есть более простое..., но дар Христа и Духа Святаго присутствием Божества Его бывающий действительным".
Из этого г-н Зайцев делает вывод, что святой Кирилл не исповедовал учение о превращение сущностей. Однако, нам кажется, что вышеуказанная цитата говорит как раз об обратном. Святой Кирилл резко разграничивает Евхаристию от Миропомазания. В Евхаристии хлеб становится Телом Христа, а в освященном Миро Божество присутствут Своей благодатью, что мы полностью принимаем. 

Зайцев цитирует преподобного Симеона Нового Богослова: "Если ядущие Его Плоть и пиющие Его Кровь имеют жизнь вечную...мы же, вкушая их, не чувствуем, что в нас происходит что-то большее, чем (при вкушении) чуственной пищи, и не принимаем в сознание иную жизнь, значит, мы приобщились простого хлеба, а не одновременно Бога". На самом деле святой Симеон Новый Богослов говорит здесь о субъективной стороне причащения: дух человека при недостойном причащении как бы парализован и не испытывает радости освящения. Недостойное причастие не преображает человека, он остается чужд Таинству, воспринимая Небесный Хлеб как простую пищу, не вкусом Духа, а вкусом языка и гортани, но о следствиях недостойного причащения здесь преподобный Симеон не говорит. Именно недостойное обращение с Телом и Кровью Христовой, по словам апостола Павла, влечет за собой наказание: болезни и смерть. Именно потому, что это не простой хлеб, а Тело и Кровь Христа не в символическом значении, а в своей сущности!

Господин Зайцев солидарен с Фокиным, и цитирует его: "...хлеб и вино "принимается в общение", соединяются с Божеством, сохраняя свою природу".  Однако, приниматься в общение и претворяться в сущность далеко не одно и то же. Человек, например, через миропомазание входит в общение с благодатью, но не претворяется в благодать.
Далее приводится совершенно еретическая мысль: "Единая плоть Бога Слова умножается, охватывая постепенно все тварное бытие. Но в то же самое время эта плоть тождественна и исторической плоти Христа - воскресшей и вознесшейся к Богу Отцу". Это не одухотворение космоса благодатью, а поглощение Богом космоса, единосущность космоса Плоти Христа, хотя бы в перспективе эсхатологии. Здесь больше, чем гелозоизм (учение о разумности всей материи), здесь космическое тварное бытие переходит в Божественное бытие и сливается с Ним. Здесь не метафора, а прямая речь: "эта плоть тождественна исторической плоти Христа".

Зайцев пишет, что о. Вадим Леонов подвергает критике и идею онтологического единства всего материального мира и, следовательно, определенного тождества земного хлеба и человеческого тела. Мысль об изначальном единосущии обычного хлеба Телу Христову оценивается им (о. Вадимом) как совершенно несостоятельная. При этом Зайцев добавляет, что на его взгляд эта мысль самоочевидна и естественно вытекает из библейской и святоотеческой антропологии, космологии, сотериологии и экклезиологии. Здесь господин Зайцев подтверждает свою неверную и крайне опасную мысль следующим доказательством: это так, потому что это очевидно и, следовательно, не может быть по иному. Такое оригинальное доказательство вряд ли можно назвать находкой в логике.

Зайцев пишет: "Адам создан последним, как венец творения, совмещающий в себе все - и видимое, и невидимое - тварное естество (и в Адаме вся тварь, должна была приобщаться к естеству нетварному)". 
В одной фразе сразу две ошибки. Тварь должна быть одухотворена не в Адаме, а через Адама, который является связующим звеном между материальным космосом и Богом.

Господин Зайцев очевидно не понимает, что он перешел границу в своих философских вдохновениях, которая разделяет теизм и пантеизм. Он пишет далее: "Это динамическое единство было столь тесным, что, по мысли преподобного Иустина (Поповича), весь космос ощущался первозданным человеком как продолжение своего собственного тела". Что ощущал Адам и о чем он думал нам неизвестно. В каком контексте преподобный Иустин (Попович) выразил подобную мысь  также непонятно, потому что текст не приведен. Возможно, что это метафора или синекдоха, а не умозаключение. Возможно это личная интерпретация господина Зайцева, не берусь сказать. Но с богословской точки зрения эта мысль несостоятельна. Здесь первозданный человек выступает в образе кабаллистического Адама Кадмона, в котором заключена вселенная. Все-таки господину Зайцеву хочется утопить Адама в космосе, сделать его не личностью, а каким-то универсальным принципом. Если бы Адам ощущал космос как свое собственное тело, то питаясь плодами рая, он занимался бы самопоеданием.

Итак, обвинив Адама в аутофагии, господин Зайцев переходит к другой, не менее оригинальной мысли:  "И только грехопадение внесло в мир разделенность всего и вся, противопоставленной всем прочим. Взаимопроникновение вещей сменилось их атомизацией". Оказывается, грехопадение было причиной индивидуализации некогда универсального бытия. Эта мысль была выражена древними гностиками, она присутствует во всех софиологических системах, вплоть до Владимира Соловьева и его последователей. Хотя у последних она скрыта как лицо за вуалью. "Вещь стала представляться самодостаточной субстанцией" - кому представляться самой вещи: Адаму или г-у Зайцеву?

Всякая субстанция уже самодостаточна в своих онтологических свойствах. Несамодостаточной субстанции вообще не существует. Тогда господину Зайцеву надо было бы употребить иной термин. Затем странная мысль, что субстанция должна противопоставлять себя всем прочим. Субстанции могут сосуществовать, действовать синхронно и дополнять друг друга. Как видно г-н Зайцев неравнодушен к Гераклиту и Гегелю с их диалектикой постоянной борьбы. "Взаимопроникновение вещей сменилось их атомизацией". Значит, по мысли господина Зайцева, атомная структура материи была не созданием Божьим, а следствием грехопадения. Интересно, какова тогда, по мнению Зайцева, была структура материи до грехопадения?

Более того, гипотеза об онтологическом единосущии мира противоречит представлению Зайцева о том, что после грехопадения произошла атомизация материи. Сами атомы  вовсе не единосущны, как считал Эпикур. Уже Платон представлял атомную систему в виде многоугольников, от которых зависит свойство стихий. Эти прозрения Платона Гейзенберг считал гениальными и наиболее перспективными для современной физики. Атомы, молекулы и клетки представляют собой сложные материально-энергетические структуры, обладающие различными свойствами, так что учение о единосущии не имеет в микроэлементах материи своего подтверждения.

У Святых Отцов есть указание на то, что после грехопадения человеческое тело было облечено в "кожаные ризы", стало более косным, грубым, оземленным. Оно подверглось деформации, но при этом не произошла смена природ. Мы остались в теле, унаследованном от Адама, только в теле, поврежденном грехом. Опять Зайцев переступает границу между христианством и гностицизмом, который учит о материи, как следствии падения.

Зайцев пишет о взаимопроникновении вещей в первозданном мире и разделенности всего после грехопадения. Однако разделенность на роды, виды и индивидуальности произошла во время самого творения мира, а вовсе не из-за соблазна люцефера. Уже имена, которые дает Адам обитателям земли, говорят об их обособленности. Мир соединен и гармонизирован через благодать без потери конкретности вещей и индивидуальности людей. Здесь господин Зайцев опять переходит грань между христианством и безликим пантеизмом, где целью всего сущего является отказ от себя и растворение в неком универсальном бытии.  

"В качестве смутной интуиции, - пишет господин Зайцев,- идея онтологического единства тварного мира присутствует в древнегреческом представлении о человеке как микрокосме, и это представление развивалось в творениях многих Отцов Церкви, где человеческая природа рассматривается не как индивидуальная автономная сущность, а как сложное иерархическое соединение небесного и земного - души и тела". 

Иерархия тварного мира уже отрицает возможность сведения ее в некую общую, присущую всем субстанцию. Человек венец творения, он качественно отличен от остальных существ. Сущность - это не материя на молекулярном уровне, а, прежде всего, конкретная устойчивая динамичная структура. Человек, абстрагированный от своих душевных сил и способностей, уже перестает быть человеком и, поэтому, теряя собственную субстанцию, он не может быть сопоставляем с другими творениями, как субстанциями. Первоматерии, как таковой, уже не существует. Дух Святой, летая над бездной, сделал ее новым субстратом жизни. Она не гипотетическая плазма, а бытийная реальность. Даже комок земли, даже пылинка, едва видимая глазом, это не простая первоматерия, а конкретная сложная структура.

Поэтому о единосущии мира и всего, что в мире можно говорить только в предельной абстракции. Неужели господин Зайцев считает, что между ним и хвостатым крокодилом единосущее, и он не имеет сущностного отличия от зубатого обитателя Нила?

Учение о единосущии космоса характерно для двух как будто взаимоисключающих систем: материализма и пантеизма. Материализм в диалектическом варианте учит, что основа бытия - это материя в движении (энергии). Поэтому вселенная единосущна. Пантеизм учит, что сам космос - это модальность Божества, поэтому космос единосущен. Господин Зайцев хочет ввести в ворота Церкви троянского коня единосущия, спрятавшись в нем, как хитроумный Одиссей, то есть тянет нас к пантеизму. Но, может быть, и другая причина. Он запутался в "аристотелевских хитростях" и пошел в гущу леса, не разбирая дороги.

Опять приведу пример: человек разумное существо, даже безумец имеет разум, только разлаженный как испорченный механизм. Камень обладает плотностью, объемом, весом и так далее, но разумности не имеет. Человеческая природа без таких онтологических свойств как разум, чувства и воля, вообще невозможна и поэтому она не может быть отождествлена с другой какой-либо субстанцией, например с субстанцией камня. Это будет уже не человеческая, а какая-то воображаемая субстанция. Мысль Зайцева приводит нас к парадоксу: единосущее субстанций без свойств субстанций. Что касается взаимопроникновения вещей до грехопадения Адама, то вряд ли первозданный Адам был взаимопроникновенен слону, а слон Адаму. Здесь вопрос может быть поставлен о некоем материальном сходстве, о наличии некоторых общих свойств, но вовсе не о единосущии и взаимопроникновении.

Зайцев цитирует преподобного Анастасия Синаита: "Ведь человек отличается от бессловесных (тварей) своими мыслящи, разумным, желающим и волящим (началами), тогда как во всем прочем и, особенно по своим телесным (свойствам), он причастен, подобен и единосущен этим (тварям). Ибо они суть из той же самой земли, из которой было создано и наше тело".

Но ведь человек без своих мыслящих, разумных, желающих и волящих начал (у человеческого эмбриона они существуют в потенции) уже не может быть человеком, или обладать природой человека. И, поэтому, подвергнувшись такой логической ампутации, вообще не может быть единосущен никому. Только материалист может говорить о живом человеке и о трупе человека как о единой субстанции. Сама иерархия творений исключает принцип единосущия. Субстанция нашего тела не может рассматриваться как сумма субстанций пищи, воды и воздуха, - материала для нашего тела.

Зайцев пишет: "Идея сущностного единства тварного мира использовалась византийскими Отцами и в учении о Евхаристии (вопрос этот, к сожалению, практически не изучен). Протопресвитер Иоанн Мейендорф делал на этот счет такой вывод: "Византийцы не считали, что в таинстве Евхаристии субстанция хлеба каким-то образом превращается в иную субстанцию - Тело Христово - но видели в этом хлебе тип, то есть образец или отпечаток человечности: нашей человечности, которая изменилась в преображенную человечность Христову".

Во-первых, идея сущностного единства тварного мира представляет из себя не реалию, а философскую абстракцию. Можно говорить об определенных сходствах, но вовсе не о единой всемирной субстанции, из которой, по мнению дуалистов, демиург создает формы. Зайцев пишет, что такая идея использовалась византийскими отцами в учении о Евхаристии, и тут же добавляет, что вопрос этот практически не изучен. А если не изучен, то, как господин Зайцев, на основании неизученного, то есть недостоверного, может богословствовать и утверждать.

"Византийцы... видели в этом (Евхаристическом) хлебе тип, то есть образец или отпечаток человечности".

Надо сказать, что термины тип, образец и отпечаток не являются синонимами. Тип - это обобщение; образец - доминирующий образ, воспринимаемый как эталон, а отпечаток - это след, содержащий определенные свойства, или же отражение нанесенных извне характеристик. Слова "тип человечности" - это общая идея Платона, которую иногда употребляли в метафорическом смысле, а буквально "человечности" не существует. О какой человечности идет здесь речь?  Первозданного Адама? Или нашей человечности после грехопадения, которая несет на себе печать греха? Что изменилось на дискосе во время Евхаристии в преображенную человечность Христову? Хлеб или наша человечность?

Каким образом изменилась? По существу или, став символом преображенной человечности Христа? Это изменение происходит в Святых Дарах или в самих причастниках? Если Святые Дары не изменились, то, как могут причастники изменяться? Или Евхаристический хлеб изменяется в самом нашем теле? Если хлеб изменяется по существу, то это тоже пресуществление, а если по типу,  то, как тип из абстракции может стать конкретной реальностью преображенного Тела Христа? Следовательно, исключая пресуществление мы дойдем до символического и метафорического объяснения причастия, что делает большинство протестантских деноминаций и сект.

Зайцев считает, что хлеб и вино воипостазируется в ипостась Христа. Однако по учению преп. Иоанна Дамаскина и других Отцов, воипостазированное не может существовать отдельно от ипостаси, а получило в ней свое бытие. Хлеб и вино существовали до Евхаристического таинства, следовательно, они не могут воипостазироваться.
Господин Зайцев утверждает о "приверженности западного богословия индивидуалистической концепции самодостаточности человека по отношению к Богу".

Однако, субстанция человека и самодостаточность по отношению к Богу вовсе не одно и то же, как пытается представить Зайцев. Человеческая субстанция указывает на онтологические свойства, без которых она не может существовать. Она указывает только на факт своего существования в абстрактном или эмпирическом значении. Но она перестает быть самодостаточной в отношении к Богу как цели бытия. Именно человеческая недостаточность была причиной пришествия Христа, который восполняет ее. Латинские богословы не говорят о Святых Тайнах как об отдельной субстанции, но учат о единосущии их с Христом. Западные богословы и так много грешили, зачем еще приписывать им не существующий грех.

Зайцев пишет: "...упрек о "трех природах" переадресуем сторонникам пресуществления. Ибо утверждение, что "сущность хлеба пресуществляется в сущность Тела Христова, а сущность вина в сущность Его Крови", неизбежно приводит к признанию даже не трех, а как минимум четырех природ в Евхаристии: божественная сущность, сущность души, сущность тела и сущность крови".

Святой Иоанн Дамаскин писал о тех, кто утверждает, что в ипостаси Христа три природы, так как Плоть Христа состоит из двух субстанций: души и тела, что тогда они должны само Тело Христа разделять на две субстанции, выделив в отдельную субстанцию кости.  Как видно господин Зайцев забыл, что субстанция включает в себя родовые и видовые категории.

Профессор Осипов в статье "Евхаристия и священство" прямо говорит о вхождении хлеба и вина в ипостась Сына Божия, добавляя "по халкидонски", то есть навечно, неслиянно и нераздельно. Зайцев, старается исправить ошибку своего учителя, через другие, уже собственные ошибки. Особый упор господин Осипов и господин Зайцев делают на гипотетическое учение о единосущии всего сотворенного мира. Для чего им надо доказывать свое единосущие с Сириусом или с вирусом? На первый взгляд кажется непонятным. Но на самом деле под этим лежит довольно четко продуманная концепция, ставшая для них программной.

Осуществив первый этап, и убедив, что учение о единосущии мира - это ясный голос всех святых Отцов, они приступают ко второму этапу. Евхаристический хлеб единосущен нашему телу, а наше тело всему космосу. В Евхаристическом хлебе представлен обобщенный вид человечности, то есть природы человека. А в человеке представлен космос. Евхаристический хлеб входит в ипостась Сына Божия, не меняя своей сущности. Следовательно, вместе с ним в Божественную ипостась входит человеческая природа вообще всех людей, как через свой тип, а с человеком - космос. Опять таки по принципу единосущия. Здесь осуществляется главная идея и мечта пантеистов: обожествление (в отличие от святоотеческого обожения) мира, как необходимость, благодаря его мнимому единосущию. Притом  слово "обожение" они, вопреки святым Отцам, употребляют в другом смысле, а именно: не освящение благодатью, а вхождение в Божественную ипостась. 

Сын Божий ради нашего спасения стал Богочеловеком, а пантеисты хотят сделать Его богокосмосом. Куда они денут при этом сатану и грешников - неизвестно. Ориген полагал, что сатана к тому времени покается и снова станет ангелом. Отец Сергей Булгаков смотрел на эту проблему более пессимистично. Он считал, что сатана и грешники подвергнутся уничтожению, вернее самоуничтожению.

Господин Зайцев считает, что до грехопадения Адама предметы были взаимопроникновенными. У Святых Отцов такого учения нет. У святаго Василия Великого имеется мысль, что до грехопадения космическая гармония включала в себя принцип симпатии. Но о взаимопроникновении в православной патристике нет ни слова. Иногда проникновение означало видение сущности ноумена предмета через благодать. Но видение и взаимопроникновение совершенно разные понятия. Поэт Борис Пастернак в одном из своих стихотворений пишет:

"Перегородок тонкоребрость
Пройду как луч, пройду как свет,
Пройду как образ входит в образ,
И как предмет сечет предмет"

Для Пастернака, как для футуриста, геометрические фигуры входят друг в друга, пересекаются друг с другом, и создают новые неожиданные формы. Однако, это мысленное, абстрактное взаимопроникновение, похоже скорее на проекцию чертежа, а не на реальность. Неужели господин Зайцев считает, что до грехопадения первозданная чета, животные и растения Эдема, пребывали друг в друге по-пастернаковски? Такая интерпретация напоминает оккультное учение об астральном теле с его способностью внедрения в другие тела, но не христианское учение о том, что грехопадение сделало тела более грубыми и косными, но не переменило их природы.

Один из самых бесчестных способов атеистической пропаганды, употребляемой для профанации христианской религии, заключался в том, что символический язык Библии рассматривался в буквальном значении. В частности, антропоморфные образы, которые в священной поэзии выражали свойства и действия Божества,  например "рука Господня", "очи Господа", интерпретировались как представления христиан о Боге в виде некоего старца, живущего на небесах и летающего на облаках. Этот недостойный прием нашел свое отражение в антирелигиозных карикатурах, которыми пестрел журнал "Безбожник", издаваемый известным провокатором Ярославским (Губельманом).

Господин Зайцев использует подобный метод перевода метафоры в суждение, понятие или мимитический образ. Если хлеб у некоторых Отцов метафорически назван телом, то господин Зайцев буквально отождествляет эти понятия, на том основании, что хлеб якобы превращается в наше тело, хотя хлеб служит только материалом для тела. Это также нелепо, как сказать, что глина для кирпичей - это здание. Метод шулерского передергивания прямого значения слов и их метафорических выражений стал излюбленным приемом для теологических авангардистов.

Путем сцепления нескольких метафор Зайцев приходит к выводу, что космос - это продолжение тела Адама, а в Евхаристическом хлебе содержится тип человеческой плоти, именно не Плоти Христа, а абстрактного человеческого тела, которое берется в Божественную ипостась, и в этом отношении становится Телом Христа. Значит, в Евхаристии происходит обожествление всего космоса. Эту мысль, только в несколько другом ракурсе, выражал теолог-пантеист Тейяр де Шарден в своей философской концепции о претворении космоса в космического Христа. Это свое упование он выразил в поэтическом этюде "Литургия на рассвете", похожем на размышления Джордано Бруно. Профанация символических выражений позволяет Зайцеву приписать святым Отцам любую мысль, поэтому тем, кто, по программе или для самообразования, читает писания модернистов, необходимо знать коммуникативные возможности слова и его изобразительные средства.

В творениях Святых Отцов сочетается язык философских понятий и поэтических образов. Богословие - это повествование о тайне, приблизиться к которой надо не только умом, но и чувством, как бы эмоционально переживая ее. Вообще, религиозный гносис требует внутренней включенности. Кроме того, и, прежде всего, здесь нужна молитва. Святые Отцы пользовались всеми средствами художественной речи, поэтому необходимо тщательно изучить ту науку, которая называлась раньше поэтикой, или хотя бы пособие по теории литературы. Мы предлагаем господину Зайцеву ознакомиться с такими понятиями как символ, метафора и синекдоха, а затем утверждать, что хлеб - это человеческое тело. Интересно, как назовет Зайцев хлеб, который поклевали голуби? Тоже человеческим телом?

Зайцев цитирует святого Григория Нисского: "...посредством плоти, которая состоит из вина и хлеба".
Но здесь вовсе нет учения о том, что вино и хлеб не изменили своей сущности. Плоть из вина и хлеба, но Плоть - не вино и хлеб, так как это различные природы.

Далее Зайцев пишет: "Достойно вкушающий Его, становится Телом Христовым".

Каким Телом? Воспринятым Сыном Божиим от Девы Марии? В некоторых случаях Святые Отцы называли Евхаристическую общину Телом Христовым, но это - метонимия (замена одного понятия другим через ассоциации по смежности), которую Зайцев старается употребить в прямом значении. Если мы буквально становимся Телом Христа, то, значит, навсегда нераздельно и неразлучно соединяемся с Божеством.

Далее: "Телом Христовым призван стать весь тварный мир".

Даже Ориген, с его учением о всеобщем спасении, не договаривался до этого. Неужели все сотворенное, например, ихтиозавры станут Телом Христовым? Здесь Зайцев понятие Церковь хочет заменить космосом, то есть хочет сделать принципом и гарантом спасения уже сам факт тварного бытия.

"Евхаристическая община - Тело Христа", - это та же синекдоха, а не богословско-догматическое понятие. Само выражение "хлеб - это тело" является поэтизированным образом. Есть народы, которые, вообще, не употребляют хлеба и не пьют вина, но при этом имеют человеческое тело. Значит здесь опять синекдоха, на основе которой Зайцев делает умозаключения. В общем, на метафорах модернисты пытаются построить логические умозаключения - силлогизмы, что уже является логической ошибкой. Вольной или невольной?! Вопрос риторический.

В своей полемике Зайцев непоследователен. То он говорит, что хлеб и без Евхаристии единосущен нам, то считает, что на дискосе находится "тип человечности", то заявляет, что после освящения хлеб принимается в Божественную ипостась и, поэтому, становится единосущен Богу, оставаясь при своей собственной субстанции. То утверждает, что в Святых Дарах изменения не происходят.  То, противореча себе, учит о двойном единосущии Евхаристического хлеба. Здесь, по-видимому, слово пресуществление он хочет заменить другим модернистским термином "наращение" природ.

В таком случае, если Святые Дары были одноприродны, а потом, по Зайцеву, стали двуприродными, то, значит, изменение произошло.

По учению Святых Отцов, в том числе святого Иоанна Златоуста, мы причащаемся не абстрактному типу человечности, а тому Телу Христа Спасителя, которое было распято, страдало, умерло, воскресло и вознеслось на Небеса. Христос сказал, что тот, кто не ест Его Тела и не пьет Его Крови, не имеет в себе вечной жизни. Рассуждения господ Осипова и Зайцева размывают веру в причастие истинного Тела и Крови Христа. Тело Христа без полноты Его Богочеловечности уже перестает быть истинным Телом, а становится символом небесного тела. Убедите причастника, что в Теле Христа нет сущности Тела Христа, и он подойдет к причастию уже с другим чувством, не как к реальному причащению Тела и Крови Спасителя, а как к воспоминанию, символу или прообразу. Причастие Телу Христа как символу делает наше спасение также символическим!

Докеты отрицали реальность тела воплотившегося Христа. Господа Осипов и Зайцев отрицают реальность сущности Плоти Христа в Святых Тайнах. Как к этому отнеслись бы святые Отцы?

Святой Иоанн Кронштадтский в предсмертном дневнике, как в своем завещании, пишет: "Сам Бог Слово, Творец наш, Промыслитель наш претворяет, пресуществляет хлеб и вино в Пречистое Тело и в Пречистую Кровь Свою; хлеб и вино делаются истинным Богочеловеческим Телом и истинною Богочеловеческою Кровью Самого Господа". (Св. Иоанн Кронштадтский, "Предсмертный дневник", стр. 196). Далее он говорит: "Подумайте, поймите хорошенько, что в таинстве причащения Господь существенно находится весь Божеством и Человечеством". (Там же, стр. 175).

В своей проповеди он свидетельствовал: "Вы верующие в Бога и в Таинства блаженны, трижды блаженны, тысячу раз блаженны. Всей душой верьте, что это (показав рукой на алтарь) есть Пречистое Тело и Пречистая Кровь Господа нашего, Спасителя нашего, Жизнодавца нашего, Иисуса Христа; если же кто не верует в это, тот проклят от Церкви и от меня. А вы веруйте в Бога и надейтесь; веруйте, что в этом хлебе сам Господь, Его Пречистое Тело, а в этом вине - Его Пречистая Кровь". ("Предсмертный дневник", стр. 167).

Опубликовано: 12/01/2006

Источник